© В. Д. Миленко

КОРНЕЙ ЧУКОВСКИЙ - САША ЧЕРНЫЙ - АРКАДИЙ АВЕРЧЕНКО:

К ИСТОРИИ КОНФЛИКТА (ч. 2)

Для цитирования: Миленко В. Д. Корней Чуковский - Саша Черный - Аркадий Аверченко: к истории конфликта //

Гуманитарная парадигма. 2019. № 2(9). С. 5-22 

_________________________________________________________________________ 

СМ. НАЧАЛО СТАТЬИ

 

Благодарность Чуковского нельзя не назвать своеобразной. 17 апреля 1910 года он напечатал в «Речи» положительную рецензию «Юмор обречённых» на… сборник Саши Чёрного «Сатиры». Да, у поэта также вышла первая книга, одновременно с Аверченко, однако не думаем, чтобы он присылал её Чуковскому для отзыва. Чёрный был плохой дипломат, и в отношениях с людьми — максималист. Достаточно сказать, что посвящение Чуковскому с сатиры «Быт» он снял. Книгу мог прислать тот же Аверченко — она вышла в издании «Сатирикона».

На этот раз тон «Юмора обречённых» оказался значительно более уважительным, настроение скорее задумчивым, оценки осторожными, хотя Чуковский и не преминул заметить, что «Сатиры» лучше было бы назвать «Песнями самоубийцы». Корней Иванович отныне разводил поэта и его лирического героя, анализируя исключительно последнего и пытаясь нарисовать его портрет: «Саша — есть средний интеллигент нашего времени, тот самый, который в шестидесятых годах был бы нигилистом, в семидесятых — народником, в девяностых — марксистом или ницшеанцем, — то самое пушечное мясо идей, которое и осуществляет в русском обществе различные „течения“, „направления“, „идеологии“» [13, с. 500]. Книга, написанная этим «Сашей», думающим, что это «Сатиры», на самом деле его последнее, прощальное письмо, «которое распечатает пристав, когда выломают дверь и вынут посиневшего Сашу из петли» [13, с. 501]. Тут же, впрочем, Корней Иванович спохватился, памятуя о прежних своих заблуждениях: «Повторяю, „Саша Чёрный“ не автор, а художественный образ, „тип“, но, если говорить об авторе „Саши Чёрного“, то в его лице мы должны приветствовать новую литературную силу» [13, с. 502].

«Юмористические рассказы» Аверченко так и остались без отзыва. Между тем их автор, приняв сторону Чуковского в конфликте с «Современным миром», наверняка рассчитывал если не на благодарность, то хотя бы на благосклонность. В публикуемом нами письме Аверченко № 3, которое датируем концом апреля 1910 года, тот уверял, что всецело на стороне Корнея Ивановича: «…в эти дни Ваших неприятностей я душевно с Вами и рад, что могу сказать: Чепуха! Перемелется — мука будет!» [5]. Заверял: «…ей-богу, миленький, выходящие мои книги не причина этому. Черт с ними!» [5]. И снова зазывал на обед.

Однако на сей раз приподнятый тон можно объяснить тем, что Аверченко чувствовал себя виноватым. У них с Чуковским вышла размолвка: Корней Иванович сначала разрешил напечатать в «Сатириконе» (№ 17 от 23 апреля 1910 года) издевательское стихотворение о себе, а потом на него обиделся. Вот это стихотворение:

 

В. Ирецкий

Из современных русских песен (На мотив «Погиб я, мальчишечка»)

 

Белая бумага, чёрный карандаш,

Родом из Одессы[1], а в душе апаш...

Погиб я, Чуковский, погиб я, зоил, —

Успех у галёрки меня развратил.

 

Горького зарезал[2], «Мир Божий»[3] убил,

Всеволода Гаршина[4] в цифрах утопил.

Погиб я, Чуковский, погиб людоед,

И быть мне Бурениным[5] через десяток лет.

 

Эртелев проулок[6], нижний фельетон,

Бывшие все люди и авансов звон.

Погиб я, мальчишечка, погиб навсегда,

И за годами проходят года.

 

Автор пародии недвусмысленно намекал на то, что Чуковский громит всё революционное и прогрессивное, тем самым приближаясь к уровню суворинского «Нового времени». Обидевшись на «Сатирикон», Чуковский тем более замкнулся в молчании. Однако, судя по всему, чувствовал себя неудобно, потому что 10 июля 1910 года записал в дневнике о визите к журналисту В. А. Полякову: «Там Аверченко, вялый и самодовольный. ˂…˃ Я с ним облобызался — и, под предлогом, удрал» [15, с. 163]. Где-то в эти дни он наверняка получил для отзыва вторую книгу Аверченко — «Весёлые устрицы», также выпущенную «Сатириконом». И что же? 31 августа 1910 года Корней Иванович написал Брюсову: «Из „хлёстких“ статей у меня сейчас изготовляется ругательная статья об Аверченке („Весёлые устрицы“)» [17, с. 232]. А ведь он мог бы поддержать Аверченко: тот получал на свои первые книги сплошь отрицательные отзывы и расстраивался тем больше, чем выше оказался читательский спрос.

Позднее Корней Иванович, по всей вероятности, получил для отзыва и третью книгу Аверченко «Зайчики на стене», вышедшую в октябре 1910 года в «Шиповнике». Снова промолчал. В ноябре «Сатирикон» передал ему привет: в № 46 Чуковский увидел себя на очередном шарже работы Ре-ми «Лекция об Андрееве». На операционном столе лежал зарезанный ударом в живот Леонид Андреев, а Чуковский препарировал его, вытягивая кишки… Корней Иванович продолжал молчать, и «хлёсткая» статья никак не появлялась. Зато Аверченко прочитал в итоговом обзоре литературы за прошедший 1910-й год, что он — духовный брат Арцыбашева («Смехотвор и самоубийца! Оба они — одно!» [13, с. 509]), что оба они укрепляют читателя в праве на всё «наплевать» и ничем не интересоваться [Там же]. Впрочем, Аверченко рассказывал, что 31 декабря 1910 года Чуковский его даже предупредил по телефону, что в этой статье, мол, всё как-то не так сказалось [6, с. 7].
Справедливости ради заметим, что Аверченко не мог не понимать: Чуковский во многом прав. От боевого революционного духа журналистики 1905 года, который поначалу удавалось сохранять, почти ничего не осталось. «Сатирикон», действительно, «правел», ориентировался на массовый спрос, юмористика значительно потеснила в нём сатиру, а рисунков с обнажённой натурой могло бы быть и поменьше. Тому были объективные причины (зависимость журнала, о которой мы уже говорили), но и субъективные, о которых много лет спустя рассказывал поэт-сатириконец Василий Князев. Он утверждал, что ещё в 1909 году Аверченко и ведущие художники журнала Ре-ми и Алексей Радаков добились от издателя своего процента в прибыли, поэтому платить огромные штрафы за цензурные изъятия более не желали [11, с. 4]. Разумеется, это слухи, но они многое объясняют.

«Поправение» журнала расстраивало не одного Чуковского, но и того же Сашу Чёрного, который позже назовёт атмосферу в журнале «танцклассной». Поэт был согласен с критикой (только не в свой адрес, разумеется) и к 1911 году укрепился в решении расстаться с Аверченко. Это его решение каким-то образом спровоцировало очередной виток «бокса» с Чуковским: 12 марта 1911 года в «Сатириконе» (№ 11) появилось стихотворение Саши Черного «Корней Белинский. Опыт критического шаржа». Автор зло осмеял экзотические названия рецензий критика, неожиданность его трактовок литературы, бравирование английскими цитатами и прочую «кустарную» кухню[7].

Возможно, поэт хотел напоследок «хлопнуть дверью», Аверченко же, вне всяких сомнений, стремился спровоцировать Чуковского и заставить опубликовать «хлёсткую статью». Поэтому пошёл ва-банк: 2 апреля, в № 14, он напечатал саркастический «Ответ читателю Дремлюгину» — тот же шарж «Корней Белинский», с такими же упрёками, но в прозе. Тем самым в «бокс» вступил «тяжеловес»: редактор «Сатирикона» впервые публично выразил солидарность со своим сотрудником Сашей Чёрным. Возможно, вынужденно: именно в эти дни поэт покинул журнал.

К «Ответу читателю Дремлюгину», под которым Аверченко поставил дату 19 марта 1911 года, была сделана приписка: дескать, не успел автор отдать в типографию этот материал, как Чуковский разразился в его адрес статьей «Устрицы и океан», и Аверченко даже не удивлён, что почти предсказал и название критического опуса (правда, он предполагал нечто вроде «устрицы и морское дно»), и то, что Чуковскому взбредёт в голову сравнить его с Ницше [1, с. 10].

Чудеса, конечно, бывают, но нам кажется, что Аверченко всё-таки знал содержание статьи Чуковского (она слишком долго созревала, автор мог с кем-то поделиться основными тезисами). В таком случае это была продуманная мистификация, подогревшая читательский интерес к «боксу».

Итак, 20 марта 1911 года всё в той же «Речи» Чуковский наконец высказался по поводу книги Аверченко «Весёлые устрицы». Но не только: в его статье «Устрицы и океан» также препарировалась «трагедия в 7-ми картинах» «Океан» Леонида Андреева (отсюда и название). Критик начал с сожаления о том, что Аверченко слишком уж презрительно, в духе Ницше, относится к российскому обывателю, называя его «устрицей». Затем немедленно переключился на «Сатирикон», который, поначалу «нерутинный, несмердяковский», объявивший войну серым будням и серым людям, а также «Её Величеству Матери Пошлости», теперь скатился до того, что потрафляет вкусам именно средних обывателей, «устриц». Для них помещаются виньеточки с полуголой или вовсе голой женской натурой, опостылевшие анекдоты о жене и неожиданно вернувшемся муже и как можно больше «кокоток, кокоток, кокоток» [13, с. 515]. Теперь каждая «устрица», идя по Невскому, кричит: «Газетчик! Дай-ка „Сатирикон“!» [13, с. 516]. Надо же, тупые «устрицы» завели себе «такой превосходный журнал»! Куда девался бунт против мещанства? Кто теперь помнит «Песню о Буревестнике»?! Вместо неё на Фонтанке «порхает какая-то птичка, этакий миленький чижик-пыжик!». Сатириконские Соколы стали Чижами…

И снова не можем не предположить, что команда «сходиться» последовала от кадетов или от тех, кто стоял за «Сатириконом» (всё-таки журнал первым нанёс удар). Именно в марте 1911 года возник серьёзнейший политический кризис, вызванный интригами вокруг реформ Столыпина (через полгода Петр Аркадьевич погибнет).

Как бы там ни было, Аверченко дождался рецензии. Полагаем, порадовался, что его «распяли» вместе с Андреевым, которого он очень уважал. В остальном же писатель отреагировал очень не скоро. Весь апрель и май он готовился к первому в своей жизни заграничному путешествию; летом был в Европе, а 4 сентября 1911 года наверняка прочитал в «Речи», как Чуковский ещё раз помянул его в статье «Проклятый род»: «Г. Аркадий Аверченко — явление почти сверхъестественное. Не столько человек, сколько машина. Машина для смеха — „смехофон“. Механический смешитель, совсем как настоящий. Чудо современной техники. Колёса вертятся день и ночь без завода и без ключа» [13, с. 537].

Аверченко оставил «смехофон» без ответа, однако следующий удар уже не смог пропустить. 5 ноября 1911 года он прочитал в «Речи» «Письмо в редакцию»… Саши Чёрного. Его бывший сотрудник, которого он всё-таки пытался защищать, во всеуслышание, да ещё и через «Речь», заявил, что считает «несовместимым с задачей сатирического журнала то увеселительно-танцклассное направление, которое всё определеннее проводят в „Сатириконе“ за последнее время» и «выразителем» которого он никогда не был [9, с. 150]. Саша Чёрный публично встал на сторону Чуковского.

Это была последняя капля. Аверченко ответил жёстко, даже жестоко. Он знал, что Корней Иванович тяжело заболел, как сам говорил, «острым малокровием мозга», мучился бессонницами, нервничал и раздражался. Именно в это время, 25 ноября 1911 года, Аверченко напечатал в «Сатириконе» (№ 48)… некролог по Чуковскому. На войне как на войне.

Статья-«некролог» «Печальная страница (Воспоминания Аркадия Аверченко)» начиналась так: «Сейчас мне сообщили о смерти популярного критика и моего друга Корнея Чуковского» [6, с. 6]. Далее следовал шутовской по форме, но грустный по сути рассказ о том, как Чуковский, всякий раз обещая похвалить Аверченко, каким-то просто роковым образом ругал его и оскорблял. Выше мы говорили, что в письмах Чуковскому впервые увидели неожиданного Аверченко: заискивающего, не уверенного в себе. В «Печальной странице…» тот же образ автора, который унизился до мелочного перечисления обид… «Бокс» переместился в личную сферу: Аверченко хоронил свою дружбу с Чуковским. (Да и скандал перед началом нового подписного года был не лишним).

Корней Иванович сразу принял вызов: на следующий же день ответил через «Речь» заметкой «О моём некрологе». Сначала он парировал уверенно, оскорбил Аверченко сравнением с Фаддеем Булгариным: «Г. Аверченко уверяет читателей, будто при встречах с ним я расточал перед ним комплименты. Не стану его разубеждать. И Булгарин когда-то уверял, что его покойный друг Грибоедов был в восторге от его писаний» [12, с. 520]. Далее Чуковский доказывал, что всегда говорил правду о «Сатириконе», тревожась от того, что журнал принял направление «откровенно канканное», ушёл с головой в «кокоткологию» и перестал интересоваться крестьянским и рабочим бытом. А потом вдруг сорвался и выкрикнул: «…мои писания не расходились с моими словами! А если бы они расходились — кому какое до этого дело!» [13, с. 521].

Чуковский нервничал, а потому оказался уязвим. 9 декабря 1911 года в очередном выпуске «Сатирикона» (№ 50) Аверченко ответил убийственной заметкой «К. И. Чуковскому (Pro domo sua)». Писатель оставил без комментария сравнение с Булгариным, но не преминул отметить, что себя-то в таком случае Чуковский мнит Грибоедовым! Обвинение же в адрес «Сатирикона» — игнорирование народных нужд — Аверченко отвёл достаточно зло: «Корней Иванович Чуковский, говоря это, прекрасно знает, что он бьёт человека с заткнутым ртом и связанными руками. Ему как сотруднику прогрессивной „Речи“ это, казалось бы, и не пристало. Он, как сотрудник прогрессивной газеты, прекрасно знает, что на рисунки существует предварительная цензура, которая ни одного яркого рисунка, освещающего быт крестьянина или рабочего, не пропустит» [2, с. 8]. И, наконец, окончательно разозлившегося Аверченко мы видим в финальном пассаже: «…в „Сат.˂ириконе˃“ проститутке отведено гораздо меньше места, чем, например, ему, г. Чуковскому. Кого же он имеет в виду, упрекая нас за излишнее внимание к проститутке?» [Там же].

Судя по всему, это был нокаут. Больше Корней Иванович о «Сатириконе» не высказывался, и трёхлетний «бокс» закончился. Последнее слово осталось за Аркадием Аверченко, и Чуковскому он с тех пор не писал.

Тем не менее мы не стали бы делать поспешных выводов. Возможно, Чуковский замолчал потому, что болел. А скорее всего потому, что с конца 1911 года начал постепенно отходить от «Речи» и увлёкся редактированием (уже можно было) детского альманаха «Жар-птица». Аверченко же достиг своей цели: читатели следили за «боксом». Например, Евгений Шварц, большой поклонник Аверченко, многие годы спустя вспоминал: «…Аверченко обругал (Чуковского. — В.М.) за предательский характер в „Сатириконе“, перечислив все обиды, нанесённые Чуковским ему и журналу, каждый раз будто бы по роковому недоразумению» [19, с. 95].

Что касается дальнейших отношений Чуковского с бывшими «противниками», то они не могли полностью прекратиться: люди были связаны профессионально. С Сашей Чёрным сотрудничество наладилось уже в начале 1912 года и продолжалось минимум до 1917-го. Аверченко бывал у Чуковского в Куоккала в годы Первой мировой войны, и в «Чукоккале» остался его автограф от 8 августа 1914 года [18, с. 85]. Далее, как известно, судьба развела бывших «боксёров»: Саша Черный и Аркадий Аверченко эмигрировали, Чуковский остался в Петрограде. 27 января 1935 года он упомянул об Аверченко в дневнике в связи с удивительным распоряжением Ленина переиздавать в Советской России фельетоны из «Дюжины ножей в спину революции»[8] [15, с. 559]. О Саше Чёрном дневник Чуковского молчал вплоть до 1959 года, когда автор сел редактировать сборник, о котором мы рассказывали в начале статьи. Что касается эмигрантского наследия Аверченко и Чёрного, то упоминаний в нём имени Чуковского пока не обнаружено.

***

Подводя итоги полемики 1909–1911 годов между К. И. Чуковским и ведущими сотрудниками «Сатирикона», можно утверждать следующее:

- критические выпады Чуковского в адрес журнала, его авторов и редактора были продиктованы не личными, а профессиональными соображениями (различием взглядов на тематику и проблематику сатирического журнала, на социальную функцию смеха и пр.);

- полемика отражала реалии политической борьбы своего времени и была коммерчески выгодна осуществлявшим её изданиям: журналу «Сатирикон» и газете конституционных демократов «Речь»;

- между сторонами конфликта существовали также личные отношения, которые выстраивались с учётом его перипетий.

В заключение отметим, что литературный скандал – сложнейшая технология, о которой можно судить с уверенностью, только владея фактами. Возможно, со временем в истории «критического бокса» К. И. Чуковского с сатириконцами появятся документы, и они смогут подтвердить или опровергнуть предположения, высказанные нами в данной статье. Научный поиск в этом направлении, безусловно, следует продолжить.

 

ЧИТАТЬ письма Аверченко Чуковскому