"САЛАТ ИЗ БУЛАВОК"
11-й том собрания сочинений Арк. Аверченко
Москва, изд-во "Дмитрий Сечин", 2015
В одиннадцатый том собрания сочинений вошли публикации Аркадия Аверченко в прессе 1918–1922 г.г. (киевской, ростовской, севастопольской, парижской, константинопольской), никогда не включавшиеся им в сборники. Многие тексты писателя переиздаются впервые, в т.ч. материалы из газеты «Чертова перечница» (Киев, 1918), а также «Газеты Аркадия Аверченко» (Севастополь, 1920) и «Рождественского “Сатирикона” Аркадия Аверченко» (Константинополь, 1922), ставших попытками возрождения журнала «Сатирикон» в новых условиях.
Слово от составителя: Вплоть до недавнего времени мы воспринимали фельетоны Аверченко о Гражданской войне как интересные, порой курьезные свидетельства очевидца из нашего, родного, но все же весьма далекого прошлого. Многое казалось немыслимым, и приходилось включать воображение, чтобы разобраться. Но история, как известно, развивается по спирали, и нынешним севастопольцам выпало испытать многое из того, о чем рассказывает том "Салат из булавок". Подобно героям фельетонов писателя столетней давности мы переживаем удивительное время. Мы так же ищем "знакомого офицера из штаба", у которого можно узнать какие-нибудь этакие новости; взахлеб слушаем истории о том, как кто-то пересекал российско-украинскую границу на Перекопе; сталкиваемся лбами вечером на неосвещенном Нахимовском проспекте и точно так же никуда отсюда не хотим. Аверченко в один миг стал современником. Он словно сел рядом с нами на кухне, чертыхаясь и смеясь над каверзами быта (В. Д. Миленко).
Беженец Аверченко.
Севастополь, май 1920 г.
ИЗБРАННОЕ, СОВРЕМЕННОЕ
ИЗ ТОМА "САЛАТ ИЗ БУЛАВОК"
ПЯТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ
Немного математики:
В городе 195 тысяч жителей.
Возьмем для ровного счета — двести. Отбросим сто тысяч дряхлых стариков, спящих дома, глухонемых и грудных детей — вообще всех тех, которые не разговаривают.
Разговаривающих, значит, сто тысяч.
Отбросим из них половину — это выслушивающие политические новости — останется пятьдесят тысяч, сообщающих политические новости.
Теперь, если вы поговорите с каждым из «сообщающих», — каждый скажет вам, что его новость самая достоверная, потому что сообщил ее под большим секретом офицер из штаба.
Так как у всех пятидесяти тысяч человек новости совершенно различные, то остается только предположить, что у каждого «сообщающего» есть свой собственный офицер из штаба. Множим 50.000 на 1 — получается 50.000 офицеров из штаба!
Я спросил у одного знакомого офицера из штаба:
— Сколько у вас в штабе офицеров?
— Человек 20.
— А где же остальные 49.980?..
Он странно посмотрел на меня и сказал:
— Я вас не понимаю.
— Слушайте, — сказал я задушевно. — У каждого почти гражданина есть свой офицер штаба, сообщающий ему не подлежащие оглашению политические новости. Хотите быть моим офицером? Рассказывайте мне все такие новости, а я их буду сообщать моим знакомым… Весело будет?
— Подите вы к черту, — сердито сказал офицер. — Мы не имеем права ничего сообщать!
И ушел.
— Господи, что я за несчастный такой человек!.. У всех есть свой офицер, а у меня нет. Чем я хуже пятидесяти тысяч человек? С детства не везло!
* * *
Нашел! Какое счастье! Сейчас только нашел очень важного офицера из штаба.Он подрядился сообщать мне самые важные тайные новости и для дебюта сообщил первую:
Готовится приказ: каждого, распространяющего ложные слухи, будут всенародно сечь на Графской площади, против памятника Нахимову.
Только он взял с меня слово — держать эту новость в секрете. Ну, что ж… Раз я дал слово — сдержу.
.
Аркадий Аверченко и Влас Дорошевич.
Севастополь, май 1920 г.
ИСКУССТВО ГРАБИТЬ
Человек, которому взбрела на ум безумная сумасбродная мысль — проехаться из Москвы в Крым или на Дон, напоминает мне по своему положению — судьбу американского бизона, загнанного, затравленного охотниками на широкой равнине дикой Северной Америки.
Охотники, завоевавшие бизона, не едят его целиком — для этого они слишком гурманы. Да и мяса слишком много, так что есть из чего выбирать. Сняв с бизона шкуру, охотники вырезывают для себя только сочный жирный горб со спины и язык.
Остальное предоставляют индейцам, помогавшим охоте.
Индейцы вырезывают филейные части, ребра и грудинку. Остальное представляют неграм-слугам.
Негры объедают все мясо без разбора. Остальное — внутренности и кости — предоставляют шакалам и коршунам. И уж эта последняя инстанция, обгладывая последние клочки мяса на скелете, ничего кроме скелета не оставляет…
* * *
Русский гражданин, выехав из Москвы, попадает первым долгом в руки гурманов-красноармейцев, которые, действуя в общегосударственном масштабе, не интересуются мелочами, а отбирают на границе только жирные части — золото, бриллианты и кредитные билеты. Это — горб бизона, самая вкусная его часть… Остальное пренебрежительно перебрасывается через границу, дикарям-петлюровцам на шарап.
Петлюровцы не так избалованы, вкус их менее прихотлив…
У гражданина отнимаются чемоданы, набитые всяким вздором: платьем, бельем, книгами… Чай — давай сюда и чай, домашняя лепешка — давай домашнюю лепешку, веревочка — давай и веревочку… Остальное — облаченное в жалкое демисезонное пальто, без денег и вещей — перебрасывается дальше…
Это уже неотъемлемая добыча махновцев, именующих себя то социалистами, то анархистами, то еще чем-нибудь не менее звучным и красивым. Махновцы играют роль голодных негров у трупа бизона.
— Пальтецо? Давай и пальтецо. Пиджачок? Сапожки? А ну, скидывай во славу интернационала и пиджачок, и сапожишки, а ежели исподнее хорошее, то и исподнее…
Кажется, уж ничего от бизона не осталось — одни кости. Но есть, оказывается, публика, которая льстится и на жал кие клочья мяса, присохшие к костям…
Где-то около Мелитополя завелся, как сообщают газеты, такой «учитель Опанасенко», по его утверждению, эсер, а по нашему утверждению просто жулик. И вот «отряд учителя Опанасенки» тоже «производит обыски», как вежливо пишут газеты. А какие тут, к черту, обыски? До Опанасенки русский гражданин доезжает уже дочиста ограбленный и раздетый догола. Но Опанасенке с отрядом тоже хочется кушать свой хлеб с маслом…
И вот я представляю себе этот «обыск учителя Опанасенки»:
— Стой, пассажир! Именем революционной демокра…
— Да бросьте, надоело! Вот рубашка осталась — берите. Больше ничего нет. Только за две станции досюда махновцы очистили, как апельсин.
— Экие дьявола! До чего аккуратно работают!.. В руке ничего не зажато? Гм… Нет… Открой рот.
— Ф-фу! Первый раз за все время могу спокойно от- крыть рот!
— Да не за тем, идол! Зубов золотых нет ли? Вишь ты, коронка… Тащи ее, тащи это империалистическое украшение!.. Покажь горло? Нет ли серебряной трубочки — у некоторых бывает. Глаз-то настоящий? А то, брат, за стеклянные в Мелитополе по сто рублей за штуку платят.
Неприхотлив шакал. Уж ободрать все — так до последнего клочка полусгнившего мяса, до последней связки мускулов.
* * *
И, Господи Боже ты мой, как наша жизнь усложнилась! Раньше, если человек тебя грабил, он назывался просто жуликом. И ты знал, что у него нет ничего общего ни с Марксом, ни с Энгельсом, ни с Бакуниным.
Жулик ты, братец, — и все тут. А теперь — ограбили тебя в Совдепии. Кто ограбил — жулики? Что вы, что вы?.. Можно ли так выражаться? Тебя обыскал член коммунистической партии социалистов большевиков.
Потом — ограбили тебя в Малороссии. Мошенник ограбил? Что вы! Как не стыдно, право! Полная необразованность… Тебя «обыскал» самостийник, гражданин; член украинской директории!
Как пышно, как богато! И Махно тоже… Вероятно, мошенник каких свет не производил, конокрад и мытарь, и едва ли тетка его не держала в Конотопе хипесную квартиру…
— Нет, — говорит Махно. — Я отнимаю у тебя пальтишко не как мошенник, а во имя светлой памяти моего учителя анархиста Бакунина делаю я это!
А учитель Опанасенко, сдирая золотые коронки с зубов, так прямо и заявляет:
— Я — говорит, эсер.
— Жулик ты, а не эсер.
— Напрасно обижать изволите… Святые имена народовольцев горят в моей груди, подобно жертвенному пламени, и прочее и тому подобное.
* * *
Рассказывают, что под Харьковом «бизоний вопрос» вылился уже в стройные кристаллические формы сложившегося быта.
Едут в холодном нетопленном поезде забытые холодные пассажиры. Вдруг:
— Стоп! Показывай ваши вещи!
— Куда вы лезете? Не в тот вагон попали. Мы уже на Андреевке ограблены; мы пересадочные.
— Кто грабил?
— Махновцы.
— Наши?! (Разочарованно). Ишь, черти… Успели.
— То-то и оно. Лезете не разобрав. Идите в соседний вагон. Там прямое сообщение. Да дверь притвори плотнее. Ишь, холоду напустил.
— … Этот вагон прямого сообщения? А ну, показывай вещи!
— Наконец-то… Вот они. А мы вас еще на Богдаревке ждали.
— Руки вверх! По постановлению военно-революционного социалистиче…
— Брось, не надо. Какие тут разговоры… Чемодан хочешь? На, жри!
Голос с верхней койки:
— Ой, кого я вижу! Здравствуйте, махновец! Я вас таки по лицу узнал. Вы меня уже позавчера грабили, когда я из Харькова ехал. Ну, как поживаете? Не узнаете? Финкельштейн! Еще пальто драповое взяли. А что я теперь не вижу вашего товарища Сеню?.. Убили? Ну, царство ему небесное. Приятный был жулик… Что? Что я вам могу дать? Ну, этот плед я вам могу дать и несессер я вам могу дать. До свиданья, до воскресенья. Буду ехать обратно — встретимся. Еще, даст Бог, пограбите.
* * *
Русский или все равно еврейский гражданин — незлобив и простодушен… Он даже палача, набрасывающего ему на шею петлю, угостит папироской и поговорит о погоде…
Хороший русский народ, прямо замечательный… Только откуда вдруг взялись среди этого замечательного народа миллионы жуликов?
"Приазовский край" (Ростов-на-Дону), 1918, 22 декабря (3 января).
