ПОВЕСТЬ А.И. КУПРИНА «ПОЕДИНОК»

В КОНТЕКСТЕ ПОЛИТИЧЕСКИХ ТЕХНОЛОГИЙ НАЧ. ХХ в.

Писатель в форме поручика царской армии

ДЛЯ ЦИТИРОВАНИЯ: Миленко В.Д. Повесть А.И. Куприна "Поединок" в контексте политических технологий нач. ХХ в. // Х1 Международные Севастопольские Кирилло-Мефодиевские чтения: сборник научных работ. Севастополь: Шико Севастополь, 2017. С. 20-32.

Понятие «политические технологии», привлекаемое нами из современной политологии, подразумевает «методы, приемы, формы политической деятельности, обеспечивающие ее эффективность» [15, с. 211]. Одним из действенных средств воздействия на общественное мнение традиционно служит художественная литература. «Серебряный век» в этом отношении показателен: мало кто из деятелей этого периода избежал сотрудничества с политическими силами, подготавливавшими Первую русскую революцию 1905 г. и перевороты 1917 г. В особенности это касается писателей-«знаньевцев», работавших с известной оглядкой на вкусы Максима Горького. Одним из них был А.И. Куприн, и настоящая статья преследует цель характеристики повести «Поединок» (1905) как политического заказа. Актуальность обращения к этому полузабытому сегодня произведению диктуется как необходимостью пересмотра его оценок советским литературоведением, так и наступившим столетием распада Российской империи, требующим осмысления причин этой геополитической и цивилизационной драмы.

История создания «Поединка» и работы Куприна с Горьким детально изложена в мемуарах «Годы молодости» (1960) М.К. Куприной-Иорданской, первой жены писателя. С ее слов известно, что знакомство состоялось в конце 1902 г., когда Куприн в чине поручика вышел в отставку. Он был зол на армию и задумал написать повесть или роман автобиографического характера о своей неудачной службе в 46-м Днепровском пехотном полку. Горький ухватился за идею: «Если не возражаете, вы посвятите меня в план этой работы и разрешите мне, как старшему товарищу, дать вам несколько советов» [12, с. 115]. Советы свелись к тому, что нужно вскрыть со знанием дела внутренние пороки армии, подавляющей бунты рабочих и революционные выступления молодежи. Это будет злободневно: «Если вы эту повесть не напишете — это будет преступлением» [12, с. 121]. Куприн загорелся, написал несколько глав, но свою революционную миссию пока что понимал смутно, а Горький на него пока не давил.

Работа над «Поединком» надолго прервалась, но вдруг возобновилась летом 1904 г., с началом Русско-японской войны. На этот раз Горький контролировал процесс. Куприн признавался: «…я много раз бросал “Поединок”, мне казалось — недостаточно ярко сделано, но Горький, прочитав написанные главы, пришел в восторг и даже прослезился. Если бы он не вдохнул в меня уверенность к работе, я романа, пожалуй, своего так бы и не закончил» [5, с. 4]. В 1904 г. Максим Горький сам уже был фигурой ведόмой: недавно он примкнул к РСДРП (осенью 1905 г. станет членом этой партии) и выполнял совершенно конкретные политические задачи. В условиях тяжелейшей войны, расшатывая ситуацию внутри страны, революционные партии стремились к разложению армии. Разложить армию — разложить государство.

Большевики вели антивоенную пропаганду, и в этом смысле на повесть Куприна, думается, возлагались большие надежды. «Поединок» должен был прогреметь, стать бестселлером, дойти в самые глухие углы России. Им планировали открыть очередной, VI «Сборник товарищества “Знание”». Когда И.А. Бунин спрашивал К.П. Пятницкого в письме, есть ли еще место в сборнике для его стихов, тот отвечал: «…это зависит от Куприна: раньше он говорил, что даст повесть в 10 листов, а теперь обещает чуть не 20» [16, с. 192 ]. Больше десяти листов Куприн не даст, место для стихов Бунина найдется, но он пойдет вторым.

Даже поверхностного взгляда на «Поединок» достаточно, чтобы понять: повесть сделана с учетом всех модных тенденций своего времени. Здесь и толстовство, и ницшеанство, и анархизм, и эсеровские идеи. К тому же создатели шли по проторенной дороге, имея готовый рецепт литературного скандала в военной среде — историю с романом Фрица Освальда Бильзе «Из жизни маленького гарнизона» (1903). Автор, лейтенант 16-го прусского обозного батальона, стоявшего в городке Форбах в Эльзасе, живописал уродливые явления в германской армии. Хотя он и скрылся под псевдонимом, но был разоблачен, тираж книги конфискован. Бильзе судили, материалы процесса над ним публиковались и были популярны не менее самого романа. Скандальную книгу немедленно перевели на русский и именно в 1904 г. вышло несколько ее изданий. Куприн впоследствии будет отрицать, что он ее читал, во что трудно поверить.

Горький, консультируя Куприна, отчетливо понимал, что делает. В конце года (то есть накануне январских событий 1905-го) он писал Л.Н. Андрееву: «Как только ты пришлешь свой “Красный смех” — сейчас же мы его в типографию отдадим, не волнуйся! И выходит очень гармонично: ты изображаешь войну, Куприн — военных — банзай!» [13, с. 239]. То есть и «Красный смех» и «Поединок» — это агитационное оружие, с которым можно идти в атаку на «проклятый царский режим». В подтверждение своей мысли приведем свидетельство современника: «В то время как в течение всей войны японская литература в поэзии, прозе и песне старалась поднять дух своей армии, модные русские писатели также подарили нам два произведения… Это были “Красный смех” Андреева, стремящийся внушить нашему и без того малодушному обществу еще больший ужас к войне, и “Поединок” Куприна, представляющий злобный пасквиль на офицерское сословие» [24, с. 309].

Куприн работал нервно: его очень торопили. Повесть должна была выйти после Пасхи 1905 г. Писатель отправлял в издательство новые главы, и те сразу уходили в набор. Такая технология не оставляла ему шансов на переделку, на простое осмысление написанного, на полировку «свежим взглядом». Так Куприн написал кульминационную ХVI главу: герой повести Ромашов осрамился на полковом смотре на глазах корпусного командира, от него отвернулись сослуживцы, ему впору застрелиться. В тяжелых мыслях, ночью он лежит в траве у железнодорожной насыпи и вдруг оказывается не один. Поблизости возникает солдатик Хлебников, посмешище всего полка: «Он увидел перед собой мертвое, истерзанное лицо, с разбитыми, опухшими, окровавленными губами, с заплывшим от синяка глазом» [11, с. 328]. Зачем пришел сюда Хлебников? Бежать хотел или под поезд броситься? И рушатся субординации. Раздавленный жизнью офицер Ромашов обнимает изможденного, избитого солдата и называет его братом.

Как только Куприн отослал эту главу в «Знание», ему дали знать: Горький доволен, хочет встретиться. О чем они говорили и какие новые рекомендации последовали, неизвестно, но после сцены с Хлебниковым, над которой Горький расплакался, повествование приобрело новую тональность. Герой повести переживает кризис, и автор вместе с ним последовательно приходит к мысли о греховности военной службы: «…вся военная служба с ее призрачной доблестью создана жестоким, позорным всечеловеческим недоразумением. “Каким образом может существовать сословие, — спрашивал сам себя Ромашов, — которое в мирное время, не принося ни одной крошечки пользы, поедает чужой хлеб и чужое мясо, одевается в чужие одежды, живет в чужих домах, а в военное время идет бессмысленно убивать и калечить таких же людей, как они сами?”» [11, с. 333].

Эта и другие фразы были написаны тогда, когда русская армия сдала Порт-Артур (23 декабря 1904 г.), когда пришли вести о провале сражения под Мукденом (10 марта 1905-го). Не слишком ли глобальные выводы позволил себе Куприн, прослуживший в полку всего четыре года? Неужели не осознавал, что повесть, которую он задумал в мирном 1902 г., совершенно иначе зазвучит в военном 1905-м? Полагаем, все он понимал, но от него хотели именно этого, да и время было такое.

В 1908 г. случится характерный инцидент. Как-то в Театральном клубе Куприн поссорится с поручиком, на груди которого увидит орден Святого Владимира 4-й степени. Ему покажется, что высокая награда мало соответствует невысокому армейскому чину поручика. И Куприн поинтересуется:

«— А за что вы получили “Владимира”?

— За отличие в сражении под Мукденом, — гордясь, отвечал визави.

— Почему же вы его носите не там, где надо? — спросил, щурясь и злясь, Куприн.

— А где же надо?

— Где?.. А на том самом месте, какое вы показывали японцам, когда удирали от Мукдена!» [20, с. 24].

Однако в «Поединке» Куприн не просто обличал армию. Устами спившегося философа Назанского в XXI главе он вынес приговор армейской пехоте, «несчастным армеутам», и предсказал ей скорую гибель. Правда, Назанский вроде бы говорил всего лишь о своем полке, убеждая Ромашова бежать из него без оглядки: «Все, что есть талантливого, способного, — спивается. У нас семьдесят пять процентов офицерского состава больны сифилисом. Один счастливец — и это раз в пять лет — поступает в академию, его провожают с ненавистью. <…>. Настанет время, и оно уже у ворот. Время великих разочарований и переоценки ценностей. <…> И я глубоко, я твердо уверен, что настанет время, когда нас, господ штаб- и обер-офицеров, будут бить по щекам в переулках, в темных коридорах, в ватер-клозетах, когда нас, патентованных красавцев, неотразимых соблазнителей, великолепных щеголей, станут стыдиться женщины и, наконец, перестанут слушаться наши преданные солдаты. И это будет и за то также, что мы, начальственные дармоеды, покрывали во всех странах и на всех полях сражений позором русское оружие, а наши же солдаты выгоняли нас из кукурузы штыками» [11, с. 360]. Митингующие толпы потом выхватят из монолога Назанского нужное и будут скандировать: «Господ штаб- и обер-офицеров будут бить!!!!!».

Весь этот монолог ощутимо инородный в повествовательной стилистике «Поединка», почти вставная прокламация. С заманчивым посулом: солдаты, ждите, скоро будет время, когда можно будет не подчиняться офицерам, бить их. И для студенчества с интеллигенцией, штудировавших Ницше и Макса Штирнера, в монологе Назанского есть посул: «Настанет время, и великая вера в свое Я осенит, как огненные языки святого духа, головы всех людей, и тогда уже не будет ни рабов, ни господ, ни калек, ни жалости, ни пороков, ни злобы, ни зависти. Тогда люди станут богами» [11, с. 363]. Вообще же, как писал современник, в «Поединке» «…простой народ натравливается на войско, солдаты — на офицеров, а эти последние на правительство» [3, с. 1].

Сложно сказать, кто именно помогал Куприну писать этот монолог, но помогали явно. Он мог позволить постороннее вмешательство хотя бы потому, что в это время пил. По этой же причине появился литературный миф: якобы последнюю главу «Поединка» — сухой рапорт о гибели Ромашова на дуэли — написали за Куприна. Миф был озвучен в 1936 г. в докладе о Горьком тогдашнего генерального секретаря Союза писателей СССР В.П. Ставского. Среди других фактов, попутно, без ссылок на источники, Ставский привел и такой: «Когда Куприн писал свою повесть “Поединок”, у него не выходила последняя глава. Собрались Куприн, Андреев, Бунин, Горький. Куприн жаловался на свою неудачу. Тогда каждый из этих писателей сел и написал от себя главу. Прочитали Куприну, и тот выбрал главу, которую написал Горький». Эту версию позднее закрепил писатель Петр Павленко, сославшись на то, что слышал эту историю от самого Горького. Версия шаткая: Горького, Андреева и Бунина в апреле 1905 г. не было в Петербурге, и собраться вместе они не могли. Однако ничего не возникает из ничего, и главное в этом мифе то, что Горький участвовал в процессе создания «Поединка».

Вскормил миф и тот факт, что имеются два рукописных варианта последней главы повести: черновой набросок в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки и полный вариант в Российском государственном архиве литературы и искусства. Последний написан не купринской рукой. Литературоведы еще в 1960-е гг. предположили, что это почерк Петра Маныча, но экспертизы не проводили [17, с. 184]. В недавно опубликованных дневниках Ф.Ф. Фидлера появилось подтверждение: «…Маныч обратился ко мне с предложением передать в мой литературный музей два варианта концовки “Поединка”. Сказал, что Куприн, когда писал вторую половину повести, жил у него и все время пил. Пятницкий его торопил, требуя окончание, и тогда он попросту решил умертвить своего героя. Поначалу Куприн намеревался оставить Ромашова в живых и вывести его во второй части повести» [22, с. 428].

Последняя глава «Поединка» ушла в типографию 9 апреля 1905 г.

                                            Автограф с заглавием и посвящением Горькому. РГАЛИ

По плану Горького и Пятницкого, верстку сборника передали цензору в субботу на Страстной неделе, за которой следовали пасхальные каникулы. В то время цензор обязан был рассмотреть книгу за неделю, максимум за десять дней, и цензор не успел вчитаться. Об этом Куприн рассказал Ф.Ф. Фидлеру 2 мая 1905 г.: «На днях появится его повесть “Поединок”. Он ожидает крупных неприятностей за “оскорбление” офицерского сословия. Рукопись была искусно преподнесена цензору в тот момент, когда он мог лишь бегло ее просмотреть, а потому пропустил без изъятий» [22, с. 398]. Фидлер не преминул отметить, что Куприн был настроен торжественно и сказал ему: «Спасибо, что ты веришь в меня!».

Однако писателю более всего хотелось, чтобы в него верил Горький. 5 мая он написал ему в Ялту: «Завтра выходит VI Сборник <…> Теперь, когда уже все окончено, я могу сказать, что все смелое и буйное в моей повести принадлежит Вам. Если бы Вы знали, как многому я научился от Вас, и как я признателен Вам за это» [9, с. 111]. Признательность Куприн выразил и в посвящении «Поединка»: «Максиму Горькому с чувством искренней дружбы и глубокого уважения эту повесть посвящает автор».

                                          Титул сборника "Знание", посвящение Горькому - и "великий Максим" в 1905 году

Оставалось ждать выхода «Сборника» и реакции на него. 18 мая Фидлер встретил Куприна и записал в дневнике: «Я спросил, правда ли, что его антиармейская повесть “Поединок” уже вызвала ожидаемый скандал. “Пока еще нет. Книга вообще расходится куда хуже, чем я надеялся» [22, с. 399]. Куприн был недоволен, что до сих пор нет скандала, но ждать оставалось недолго.

«Поединок», по словам одного из первых серьезных комментаторов повести, появился «после поражения при Мукдене и страшной Цусимской катастрофы, когда русское общество более чем когда-либо было подавлено совершавшимися событиями и искало причин наших неудач» [21, с. 3]. Если точнее, сборник поступил в продажу в дни Цусимской катастрофы. 14–15 мая 1905 г. в проливе между Кореей и Японией, к востоку от острова Цусима, произошло морское сражение, определившее исход войны. Российская 2-я эскадра флота Тихого океана была разгромлена Императорским флотом Японии. Большая часть русских кораблей была потоплена противником (в том числе флагманский корабль; командующий эскадрой получил тяжелое ранение в голову и попал в плен) или затоплена своими экипажами, часть капитулировала, некоторые интернировались в нейтральных портах и лишь четырем удалось вернуться домой. Общественный резонанс был колоссальным: и ругались, и плакали, и стонали от бессилия и досады. Это был предел, за которым разочарование руководством страны и армией уже ничто не могло сдержать.

Революционные силы не могли не воспользоваться моментом. Политические технологии заработали: играя на уязвленном национальном самолюбии, они начали агитационную атаку. Похоже, одной из первых взрывные возможности «Поединка» оценила газета правых земцев «Слово». 22 мая 1905 г. она заявила: «Удивительно ли, что полк, жизнь которого описывает автор, окончательно провалился на смотру... Удивительно ли, добавим, что мы проваливаемся на большом кровавом смотру на Дальнем Востоке» [8, с. 402]. Леволиберальная газета «Наша жизнь», созданная членами Союза освобождения, утверждала, что другой армии и не может быть «в бюрократическом государстве, где связана воля и мысль народа» [8, с. 403]. В общественное сознание вбрасывался тезис: «Поединок» объясняет причины поражений русской армии на Дальнем Востоке. Этого оказалось достаточно. Начался бум.

«Проект Горького» успешно осуществился: повесть Куприна не только подогрела неприязнь либеральной общественности к «военщине», но и начала разъедать изнутри саму военную среду. Но Горький хотел именно этого. «Великолепная повесть! — заявил он в конце июня. — Я полагаю, что на всех честных, думающих офицеров она должна произвести неизгладимое впечатление... <...> Куприн оказал офицерству большую услугу. Он помог им до известной степени познать самих себя, свое положение в жизни, всю его ненормальность и трагизм!» [6, с. 4]. Ту же мысль озвучит большевик А.В. Луначарский, прибывший в октябре 1905 г. из-за границы для подготовки вооруженного восстания. Назвав разоблачающие сцены «Поединка» «обращением к армии», он выразит уверенность, что повесть разбудит в офицерстве «голос настоящей чести» [14, с. 174].

И офицерство, разумеется, заинтересовалось «Поединком». Тем более что почва уже была подготовлена книгой Бильзе «Из жизни маленького гарнизона» и многие воспринимали повесть Куприна как ее русскую версию. Маршал Советского Союза Борис Михайлович Шапошников, бывший в 1905 г. молодым офицером и служивший в 1-м стрелковом Туркестанском батальоне в Ташкенте, вспоминал: «Перевод с немецкого книги Бильзе “Из жизни маленького гарнизона” и в особенности роман Куприна “Поединок” вызвали самую живейшую дискуссию. Многие в романе увидели если не себя, то своих знакомых. Как это ни горько, а нужно признать, что типы в романе Куприна схвачены верно. В нашем батальоне не нашлось дон-кихотов, которые бы посылали Куприну вызовы на дуэль, как это было в некоторых полках, расположенных в европейской части России. Во всяком случае, кое на кого роман “Поединок” произвел отрезвляющее действие, и не только на офицеров, но и на их жен» [23, с. 216].

Как и следовало ожидать, офицерство разделось на два лагеря: тех, кто не принял «Поединок» и счел его личным оскорблением, и тех, кто, призадумавшись, согласился, что Куприн во многом прав. Последние, группа офицеров Петербургского военного округа, уже в конце мая отправили ему официальный благодарственный адрес с 20 подписями: «Язвы, поражающие современную офицерскую среду, нуждаются не в паллиативном, а в радикальном лечении, которое станет возможным лишь при полном оздоровлении всей русской жизни». Фразу о язвах поставил эпиграфом к своей статье «Обреченные» Ф.Д. Батюшков. Он сравнил сцену полкового смотра в «Поединке» с картиной И. Е. Репина «Торжественное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года» (1903): и там и там, по мысли Батюшкова, наружно блестящая и мощная машина, обреченная на скорую и страшную гибель [2, с. 95].

Оздоровление России, о котором мечтали смельчаки, подписавшие адрес, уже подготавливали эсеры и эсдеки, — и те офицеры, что одобрили «Поединок», в грядущих кровавых осенне-зимних событиях вооруженного восстания в Москве всерьез задумывались, выполнить ли команду «Пли!» или только сделать вид, что выполняешь. К слову, по воспоминаниям участников первой большевистской боевой группы, в те весенние дни 1905 г. у них были сторонники из гвардейских офицеров, мечтавшие о перевороте и искавшие сотрудничества с революционерами [18, с. 78].

Трудно сказать, кого тогда было больше: поклонников или противников «Поединка». Бесспорно одно — равнодушных не было. Куприн попал в нерв событий. Он оказался отважнее Бильзе, выпустившего свою книгу под псевдонимом, — поставил подлинное имя. Очень скоро о «Поединке» узнали его бывшие сослуживцы по 46-му Днепровскому пехотному полку. Узнали быстро, потому что в их офицерском собрании, расписанном в повести мрачными красками, теперь работала городская библиотека. Современник, служивший тогда писарем в штабе 12-й пехотной дивизии, вспоминал, что на «Сборник “Знания”» немедленно был наложен запрет. Тех, кто все-таки попадался за чтением «Поединка» и других вещей Куприна, наказывали [7, с. 4].

Писатель получил коллективный протест от своих бывших сослуживцев, на который невозмутимо отвечал: «Я не имел в виду исключительно свой полк. Я не взял оттуда ни одного живого образа» [10, с. 258]. Интересно, что это цитата из интервью для ведущей в то время австрийской либеральной газеты «Neue Freie Presse» («Новая свободная пресса»). Издательство «Знание» оперативно познакомило европейского читателя с подноготной русской армии: «Поединок» (еще в рукописи!) был переведен на немецкий, французский, польский, шведский, итальянский языки.

Особенно показателен французский перевод 1905 г. Обложка была оформлена в подражание обложке книги Бильзе, и название поставили такое: «Une petite garnison Russe (Le Duel)» — «Из жизни маленького русского гарнизона (Поединок)». Под фамилией Куприна значилось: «Ancien Officier de l′Armée Russe» (бывший офицер русской армии). То есть читателю давали понять, что повесть не плод вымысла, автор знает, что пишет. Заметим, что с сентября 1905 г. представителем и защитником авторских прав Куприна (и других писателей-«знаньевцев») в Европе стало социал-демократическое издательство «Демос», созданное по инициативе ЦК РСДРП. Сначала оно работало в Женеве, а с декабря 1905 г. было перемещено в Берлин.

                                       Обложка романа Бильзе (слева) и французского перевода "Поединка"

Итак, литературный скандал, выгодный большевикам и другим политическим силам, состоялся. Негодовали военные издания: солидная газета «Русский инвалид», которую Куприн читал еще с кадетских лет, «Военный голос», «Разведчик». Своего рода итог этим публикациям с присоединением собственного голоса подведет А.И. Дрозд-Бонячевский в работе «“Поединок” с точки зрения строевого офицера» (1910). Автор аргументировано доказывал, что Ромашов — alter ego Куприна — на самом деле простой неудачник и слабак: «Нашему солдату далеко не по душе эти тряпичные, нестроевые Ромашовы, которые только и способны, что изгадить смотр!» [3, с. 11]. Назанский же, еще одно alter ego, вообще человек конченый, «алкоголик и эсер по убеждениям» [3, с. 7]. Дрозд-Бонячевский счел все его монологи чистой агитацией: «…самая решительная и страстная агитация против армии ведется через посредство Назанского <…> Ну разве это не та же пропаганда, которая разбрасывается повсюду всеми этими “новыми, гордыми и смелыми людьми”? Но пропаганда, облаченная в художественную форму, — не анонимная, а подписанная крупным литературным именем!» [3, с. 12-13].

Так к Куприну пришла слава, но слава геростратова. На долгие годы он обрек себя на унизительные сцены. Одна из них запомнилась Л.С. Елпатьевской: в конце 1906 г. на званом ужине Куприна чуть не избил офицер, только что вернувшийся с Дальнего Востока [1, с. 48]. Другую сцену, случившуюся в 1910 г. в Одессе, вспоминал борец Иван Заикин, близкий друг Куприна. Они вместе пировали в ресторане одесского отеля, и там же наверху, в ложах, проходил банкет какого-то полка. Офицеры, увидев Заикина, во главе с генералом подошли к барьеру ложи с бокалами в руках:

«Генерал сказал:

— Пью за здоровье борца и авиатора Ивана Михайловича Заикина!

— Благодарю вас, разрешите, ваше превосходительство, познакомить вас с моим наилучшим другом Александром Ивановичем Куприным.

Генерал шевельнул усом, как таракан, и молчит. Я второй раз:

— Благодарю, ваше превосходительство, разрешите представить моего наилучшего друга.

Куприн встал. Генерал будто не слышит и не видит. Я третий раз говорю:

— Ваше превосходительство, познакомьтесь.

— А, это тот самый Куприн, который написал “Поединок”. Я не считаю возможным подать ему руку» [4, с. 138-139].

                    Эпизод с Куприным и Заикиным.                                                                Фрагмент из "оттепельного" "Поединка" 1957 г.

                 Иллюстрация Василия Вознюка (2016) из книги В.Миленко "Куприн"

Однако больнее всего ранил Куприн отзыв Л.Н. Толстого. Тот похвалил хорошее знание армейской жизни и образ комполка Шульговича. Однако отмахнулся от сцены братания Ромашова с Хлебниковым; счел ее фальшивой. Ни Толстого, ни других образованных читателей обмануть не удалось: рука Горького в «Поединке» была видна отчетливо. Поэтому Куприна немедленно отнесли к писателям-«подмаксимовикам», и некоторое время он будет играть эту роль. Но революционера из него, бывшего офицера, все-таки не выйдет.

«Поединок», «заказанный» большевиками, станет одной из судьбоносных книг ХХ в. Начав свое разрушительное действие в годы Первой русской революции, он взорвет армию во время Первой мировой войны. Куприну придется расплачиваться за славу до конца своих дней: и в революционные годы, когда начнутся массовые казни офицеров, и в эмиграции, куда он попадет вместе с разбитой «белой» Северо-Западной армией. В канун 1926 г. писатель подведет горький итог: «Знаете, я пришел к заключению, что никогда не следует писать ничего, что выставляет вашу родину в плохом свете. Ни один гений никогда не станет писать плохо о своей стране. Посмотрите, например, на Киплинга. <...>. Наверное… в английской армии, встречаются пороки, о которых в применении к русской армии я писал в “Поединке”. Но Киплинг не стал бы упоминать о них. А я написал книгу. Все в ней было верно, но я был не прав» [19, с. 3].

ЛИТЕРАТУРА

1. Бар. Людмила Врангель. Воспоминания и стародавние времена. Вашингтон: Издательство книжного магазина Victor Kamkin, Inc., 1964.
2. Батюшков Ф.Д. Обреченные // Мир Божий [Санкт-Петербург]. 1905. № 8.
3. Дрозд-Бонячевский А.И. «Поединок» с точки зрения строевого офицера. СПб.: Типография Главного Управления Уделов, 1910.
4. Заикин И. В воздухе и на арене. Куйбышевское книжное издательство, 1966.
5. Из беседы с А. И. Куприным // Литературная газета [Москва]. 1937. 15 июня.
6. Из беседы с Максимом Горьким // Бир