ПЕТЕРБУРГСКИЙ МИФ АРКАДИЯ АВЕРЧЕНКО: 
СЮЖЕТЫ 1918 ГОДА 

Опубликовано (ссылка обязательна!): Миленко В.Д., Хлебина А. Е. Петербургский миф Аркадия Аверченко: сюжеты 1918 года //

Вестник Крымских литературных чтений. Выпуск 8. Симферополь: Крымский архив, 2012. С. 4-13. 

          В аверченковедении, что по объективным причинам пребывает сегодня едва ли не в фазе первичного становления, наметилась опасная тенденция. Исследователи творчества писателя, не имея достаточной доказательной базы, порой ставят знак равенства между самим Аверченко и тем рассказчиком, что присутствует в его пореволюционном творчестве. Из работы в работу переходят утверждения о том, что в 1918 году, после закрытия «Нового Сатирикона», писателя хотели арестовать чекисты, но он, предвидя это, сбежал из Петрограда; что при пересечении российско-украинской границы его едва не расстреляла комиссар Фрума Хайкина, а во время врангелевской эвакуации он долго не хотел никуда ехать и чуть ли не силой был увезен в Константинополь. Одним словом, самому Аверченко приписываются те коллизии, что претерпел герой его фельетонов «Приятельское письмо Ленину от Аркадия Аверченко» (1921) и «Как я уезжал» (1921), чего делать, разумеется, не следует. Потратив немало времени на сопоставление данных, сообщаемых писателем «о себе самом», с реальными фактами, зафиксированными в прессе, мемуарных и эпистолярных источниках, мы беремся утверждать: большинство его произведений, что на первый взгляд кажутся автобиографическими, можно считать таковыми исключительно с приставкой «квази». 
          В нашем утверждении нет ничего сенсационного. 
          Аверченко и в дореволюционном творчестве активно использовал повествовательные маски — «простодушный», «балагур», «чудак», «глупец», «трикстер», «богемец» — так почему бы ему отказываться от них в дальнейшем? Не стоит забывать и о том, что он вполне владел маркетинговыми стратегиями своего времени и нередко прибегал к литературным мистификациям. В связи с этим в биографических изысканиях мы руководствуемся единственным принципом: не доверять, но проверять. Разумеется, не для того, чтобы уличить писателя во лжи, но исключительно в целях создания его научной биографии. Довольно мифов. Будем стремиться к фактам. 
          В данной статье мы сосредотачиваем внимание на событиях последних петроградских месяцев Аверченко, о которых известно настолько мало, что до сих пор, подходя к ним, специалисты опирались на свидетельства самого писателя. Между тем, все они — сомнительны.
          Остановимся на одном из самых устойчивых мифов — о том, как Аверченко хотел арестовать глава петроградской ЧК Моисей Урицкий. В нем много тумана и мало фактов, поэтому станем обращаться к элементарной логике. Прежде всего, обозначим ключевые слагаемые этого мифа, предложенные нам самим Аверченко:  
          А) «Ты (Ленин. — А.Х., В.М.) …приказал Урицкому закрыть навсегда мой журнал, а меня доставить на Гороховую.
Прости, голубчик, что я за два дня до этой предполагаемой доставки на Гороховую — уехал из Петербурга, даже не простившись с тобой. Захлопотался» (курсив наш. — А.Х., В.М.) [4, с. 5].
           Б) «Покойный государь с большим удовольствием читал “Сатирикон” — Ленин и Троцкий, как выяснилось, имеют другой вкус. Еще в эпоху их независимого правления оба они как-то оскорбились, когда я назвал их проходимцами и немецкими провокаторами, — и одним ударом своего “пролетарского кулака” запретили мой “Сатирикон”. 
          С этого момента наши отношения почти полностью прекратились и я, говоря дипломатическим языком, “отозвал своих посланцев” и в последнем надгробном номере назвал новых российских правителей разбойниками и убийцами. 
          В ответ на это они не только не отозвали своих посланцев, но наоборот отправили ко мне нового посланца в грузовом автомобиле с приглашением на Гороховую, 2 (в Чрезвычайку). В тот момент наши отношения настолько охладели, что они собирались меня пристрелить, но я ˂…˃ сбежал на другую сторону» (курсив наш.- А.Х., В.М.) [1, с. 49].
          Теперь выстроим события в хронологической последовательности: 

•           Аверченко в последнем номере «Нового Сатирикона» назвал Ленина и Троцкого (то есть советскую власть) «проходимцами и немецкими провокаторами».
•           У Ленина и Троцкого лопнуло терпение, и они закрыли журнал. 
•           Одновременно был выписан ордер на арест Аверченко.
•           По адресу писателя приехали чекисты, но его уже не застали, так как он заблаговременно сбежал из Петрограда. 
•           Аверченко хотели «пристрелить». 

         Такую же версию событий Аркадий Тимофеевич неизменно предлагал и своим друзьям. Приведем, к примеру, свидетельство писателя Н. Н. Брешко-Брешковского: «Революция. Аверченко клеймит большевиков. “Сатирикон” закрыт, типография конфискована. Ордер на “конфискацию” самого Аверченко. Но он перехитрил большевиков и, когда чекисты пришли к нему на квартиру, он, уже на пути в Оршу, удачно проскользнул в гетманщину Скоропадского» (курсив наш. — А.Х., В.М.) [6, с.4]. Эти подробности Брешко-Брешковский мог знать только из одного источника — от самого Аверченко (они встретятся в феврале 1923 года в Варшаве). 
Теперь — комментарий ко всем пяти пунктам.
         Перед нами последний выпуск журнала «Новый Сатирикон». № 18, август 1918 года. 16 страниц. Обложка работы Реми (Н. В. Ремизова-Васильева), три фельетона Аверченко, фельетон Тэффи. «Почтовый ящик» Ave. Рисунки Бориса Антоновского, Алексея Радакова, Казимира Груса. Никаких предчувствий у коллектива. Никаких тревожных нот. Реклама о продолжении подписки на журнал и о книгах, поступивших на склад издательства. 
          Именно в этом «последнем надгробном номере», если принимать процитированные выше слова Аверченко буквально, должна быть фраза о том, что новые правители России — разбойники и убийцы. Конечно, ее мы не нашли. Это объяснимо: писатель скорее имел в виду ту общую идейную линию, которой придерживался журнал. Однако он оставил нам и более «точное» свидетельство, которое, впрочем, также пришлось опровергнуть: 
          «…карикатура на первой странице последнего сатириконского номера была даже по тогдашним временам для большевиков нестерпимая: рисунок изображал площадь перед Зимним дворцом. Площадь покрыта массой гниющих трупов — жертв большевистской расправы. Кругом целые тучи коршунов и воронья, слетевшегося на богатый пир. На первом плане в очень кокетливых позах стоят перед фотографом — Ленин, Троцкий и Алиса Коллонтай. У каждого на плече ворон или коршун, и Троцкий, целуя своего ворона в клюв, сентиментально говорит: 
— Наши фотографии будут напоминать путешественников на площади св. Марка в Венеции, кормящих голубей. 
          Это была самая злая пародия на сентиментальный венецианский обычай кормления тысяч “голубей Св. Марка” — и терпение Урицкого лопнуло: большевики, представители “самой свободной страны в мире”, дунули во всю мочь своих пролетарских легких на еле мерцающий огонек русской сатиры, и сатира погасла» (курсив наш. — А.Х., В.М.) [2, с. 89].
          Гневно, остроумно, смело, но… в № 18 нет такой карикатуры. Она была помещена на обложке № 3 за 1918 год, то есть за пять месяцев до закрытия журнала. Как это следует понимать? Вероятно, так, что писатель совершенно не стремился к факту, а брал эмоционально выигрышные и броские темы — и отдавал в набор. В этом нет ничего удивительного: журналистская школа этому быстро учит. Однако мы намеренно задерживаемся на этой первой встретившейся нам несостыковке, дабы подчеркнуть: доверять сведениям, сообщаемым писателем, и воссоздавать из них его биографию, ни в коем случае не следует.
          Переходим ко второму слагаемому мифа: запрещению «Нового Сатирикона». Необходимо понять, когда это произошло, чтобы определить время предполагаемого прихода чекистов «на квартиру» к писателю. 
          Здесь возникают вопросы. Казалось бы, раз на обложке последнего выпуска стоит пометка «август», значит, катастрофа случилась в августе. Однако эту очевидность полностью разбивает первоисточник ― сам Аверченко, сообщая следующее:  
«…18 июля 1918 года ˂…˃ красный большевистский кулак поднялся над нами и тяжело опустился на наши головы.
Сначала был закрыт буховский “Бич”, через два дня — мой “Сатирикон”» [2, с. 89]. 
          И далее: «… одним взмахом независимая русская сатира в июле 1918 года была убита» [2, с. 89]. 
          Заметим в скобках, что в июле 1918 года была убита царская семья, а это гораздо страшнее, чем смерть русской сатиры. 
          Мы не можем допустить даже мысли о том, чтобы Аверченко мог забыть дату гибели своего любимого детища. Нет, таких дат не забывают. 
          Почему же на последнем номере стоит пометка «август»? 
          Обстоятельно его исследовав, мы пришли к следующему выводу: выпуск, действительно, делался в июле 1918 года, то есть был выпущен «авансом». Во-первых, на эту мысль наводит объявление о том, что 15 июля редакция открывает филиальное отделение в Москве. Подчеркиваем: «открывает», а не «открыла», то есть речь идет о факте недалекого будущего. Во-вторых, в разделе «Волчьи ягоды», оперативно реагировавшем на новейшие газетные ляпы, редакция потешалась над странной панихидой, отслуженной 10 июля в Киеве «кучкой мазепинцев», то есть новости в этом выпуске были июльские. В 1918 году «Новый Сатирикон» выходил нерегулярно и не в полном объеме — максимум три выпуска в месяц. В тех финансово-экономических условиях, что сложились к июлю 1918 года, нормальная и регулярная работа в принципе была невозможна. Поэтому технология аванса вполне вероятна. 
          Почему же терпение властей лопнуло именно в июле? Что должно было случиться?
          Здесь как раз вопросов не возникает. Июльские репрессии стали реакцией на левоэсеровский мятеж. Обстановка была очень тревожной. Почти весь месяц Красная армия участвовала в подавлении антисоветского восстания в Ярославле, организованного Союзом защиты родины и свободы, возглавляемым Борисом Савинковым. Не стоит забывать и об убийстве комиссара по делам печати В. Володарского, случившемся в Петрограде 20 июня 1918 года. Дипломатические уступки небольшевистской прессе кончились. 16 июля была запрещена даже горьковская газета «Новая жизнь», с которой в 1905 году сотрудничал Ленин. Много ли шансов оставалось у Аркадия Аверченко, если не побоялись пойти на конфликт с Горьким? 
          Советская власть и так проявила удивительную лояльность по отношению к «Новому Сатирикону», как видно, прекрасно понимая, какой резонанс вызовет в обществе, и без того ожесточенном, известие о закрытии этого издания. Помимо того, что это был многолетний, любимый публикой бренд, это был еще и революционный журнал, который восторженно приветствовал падение монархии, ратовал за строительство новой жизни и со смехом хоронил старое. Думается, мы не ошибемся, если предположим, что Аверченко имел поклонников на самом высоком уровне. Существуют воспоминания М. Г. Корнфельда, издателя «Сатирикона», который рассказывал, как однажды в разговоре с Урицким вспомнил свое сатириконское прошлое, на что Моисей Соломонович расцвел и заметил, что в эмиграции для него, для Ленина и еще некоторых его друзей получение этого журнала было настоящим праздником [8]. Тем не менее, по свидетельству художника Ремизова (Реми), одного из пайщиков торгового дома «Новый Сатирикон», однажды к ним в офис доставили «официальную бумагу от комиссара по делам печати о закрытии журнала» [9, с. 59]. Раз это случилось в июле, то мы можем назвать имя чиновника, чья подпись должна была стоять под документом, — Моисей Ионович Лисовский, ибо именно он занимал эту должность после убийства Володарского. 
          Переходим к пунктам третьему и четвертому, самым серьезным, — ордеру на арест и прибытию на Троицкую чекистов «в грузовом автомобиле». Считаем нужным сразу объяснить, почему мы сомневаемся в этом факте. Во-первых, о нем ни словом не обмолвились в воспоминаниях ни Алексей Радаков (ведущий художник журнала, один из пайщиков торгового дома «Новый Сатирикон»), ни Реми (имеющий ровно такие же регалии), ни Аркадий Бухов (писатель, бывший в то время соредактором «НС»), которые не могли не знать правды. Во-вторых, и сам Аверченко впервые рассказал об этом только в 1921 году в константинопольском фельетоне «Приятельское письмо Ленину», в котором вообще много вымысла, а деталь «грузовой автомобиль» появилась еще позднее — в «Автобиографии» 1923 года, написанной и изданной на чешском языке в Праге не без претензии на эпатирование чешской публики, цепеневшей от подобной советской «экзотики». Не мог писатель и сбежать «за два дня» до предполагаемого июльского ареста, ибо мы располагаем неопровержимыми доказательствами того, что он оставался в Петрограде минимум до 17 сентября — о них мы расскажем чуть ниже. Сомнительно и желание чекистов «пристрелить» Аркадия Тимофеевича, ибо в июле расстрелов интеллигенции в Петрограде еще не было. 
          Так начинает рушиться миф, который органично существовал в пространстве художественных текстов и, разумеется, имел все на то основания. Акт творчества — это ведь и домысливание, и интерпретация, и та же мифологизация.
          Так что же на самом деле произошло с Аверченко после закрытия «Нового Сатирикона»? Мы не претендуем на оглашение истины, однако ход событий видится нам таким.
          Получив бумагу от комиссара по делам печати, писатель не то чтобы испугался, но повел себя с разумной осторожностью. Содержания Декрета о ревтрибунале печати от 28 января 1918 года он не мог не знать, а документ этот в качестве карательных мер предусматривал не только запрещение издания и изъятие его из обращения, но и лишение свободы лица, ответственного за выпуск. Такую меру ведь не большевики придумали — это была обычная дореволюционная практика, в которой Аверченко разбирался как никто другой. По своим сатириконским делам он и штрафы платил, и под домашним арестом сидел. Однако сейчас приходилось опасаться, что лишение свободы может стать лишением жизни. Поэтому он, действительно, сбежал, но не из Петрограда, в котором оставался еще полтора месяца, а из дома. Эту версию подтверждает эпизод, который много лет спустя, в 1925 году, вспомнит Аркадий Бухов. Он касался подлости бывшего сатириконца Василия Князева, ставшего одним из первых пролетарских поэтов:  
          «…когда настал большевизм и Князев был почетным членом редакции “Красной газеты”, он писал в ней:
          — Помните, что Аверченко еще скрывается в Петрограде.
          Но даже и тут Аверченко остался Аверченкой. Когда один из нынешних сменовеховцев, а тогда свободный литератор, с возмущением показывал ему эту заметку, Аркадий Тимоф. <еевич> улыбнулся и заметил:
         — Что же: иметь такого врага как Князев — это даже льстит самолюбию порядочного человека» [7]. 
          Василий Князев лучше чем кто бы то ни было мог знать, что Аверченко «скрывается», поскольку они были соседями по Толстовскому дому. Где-то в подтексте читается и подозрение в том, что именно Князев, который имел у коллег репутацию кляузника и доносчика, мог поспособствовать краху «Нового Сатирикона». 
          Однако, принимая во внимание гомерическую бытовую лень писателя Аверченко, утверждаем, что должно было случиться нечто чрезвычайное, чтобы он начал хлопотать о выезде из Петрограда. И оно случилось.
          Тридцатого августа в Петербурге был убит Урицкий, затем в Москве произошло покушение на Ленина. 5 сентября стены домов украсились декретом Совнаркома «О красном терроре», легализующим концентрационные лагеря и расстрелы всех лиц, «прикосновенных к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам». 
          Теперь уже промедление стало смерти подобно.
          Однако выехать из Петрограда было непросто. Эту каторжную процедуру Аверченко впоследствии саркастически воссоздал в фельетоне «Рассуждения о свободе, равенстве, братстве» (1922), из которого приводим обширную выдержку — и потому, что она имеет историко-бытовую ценность, и потому, что фельетон не переиздавался:
          «Скажем, захотелось вам в былые времена отправиться из Петрограда в Севастополь… Черт знает, сколько с этим было хлопот и трудностей! Пока человек оденется, потом пока наймет извозчика, и только потом едет на вокзал, а там должен был сначала идти к окошку кассы, купить там проездной билет, а кроме того, еще плацкарту и билет на спальное место, и только после этого может войти в вагон, а потом… Хотя, это уже все… Но мало ли было хлопот? В то время как теперь — как все просто: скажем, хочет человек поехать из Петрограда, скажем, в Павловск — ничего проще! Прежде всего, ему совсем не нужно одеваться, потому что ему и так нечего надеть. Извозчик тоже не нужен — нет извозчиков: все сидят дома, доедают свою последнюю лошадь. Что еще нужно? Глупости! Нужно только заскочить к председателю домового комитета, взять у него выписку из домовой книги, потом сняться у фотографа на карточку, с этими документами зайти в городскую комиссию, выдающую “разрешения на перемещение”, там человек получит другую бумажку, с которой отправится в местный совет. Этому совету человек должен предоставить письменное прошение, снабженное маркой в пользу приюта для калек-коммунистов, в этом прошении он должен просто изложить все причины, по которым хочет выехать из Петрограда в Павловск, и его просьба будет внимательно рассмотрена. Если доводы, изложенные в прошении, покажутся убедительными и надлежащим образом изложенными, просителя отправят прямо в комиссариат его округа. Там проситель получит на свое прошение печать, получит удостоверение о своей политической благонадежности и может отправляться спокойно с Богом к начальнику поезда. Этот начальник отошлет его к вокзальной чрезвычайной комиссии, где его основательно допросят, и если выяснится, что он является не агентом Антанты, а порядочным человеком, из чрезвычайной комиссии его охотно отправят к другой комиссии, которая выдает справки на право стать в очередь в вокзальную кассу, где продаются билеты. И как только ты получил такой ордер, постоял перед кассой всего несколько часов и купил за полтораста миллионов проездной билет, можешь идти прямо на перрон, к своему поезду. На перроне, правда, может оказаться, что поезд, который должен ехать в Павловск, это особый поезд, и что всякий частный хам не имеет права влезать в вагон. Ну и что? Спокойно вернешься домой и ляжешь спать. Это ведь просто, или нет? Это не то что в старые времена, когда у человека было столько трудностей!» [12, с. 25]. 
          Мы не знаем, сколько времени писатель потратил на описанные выше формальности, зато знаем, какой легальный повод он избрал. По словам Реми, он сам, Аверченко и Радаков очень обрадовались предложению московского опереточного комика Александра Кошевского приехать к нему в Москву и обсудить проект организации театра-кабаре «где-нибудь на юге России» [9, с. 59]. Одним словом, трое экс-владельцев «Нового Сатирикона» должны были предъявить какой-то гастрольный контракт, что в то время значительно упрощало процедуру выезда. 
          Факты таковы: 14 сентября 1918 года Аркадий Тимофеевич получил удостоверение на право жительства в пределах РСФСР, выданное Московской муниципальной районной управой г. Петрограда [10]. Зададимся вопросом: дали бы ему такое удостоверение, если бы он находился в розыске у ЧК? Нет.
          17 сентября Аверченко внес денежную сумму в кассу Союза драматических и музыкальных писателей (ДРАМСОЮЗ), то есть официально уведомил соответствующие органы о том, что едет на гастроли [11]. Судя по собранным нами данным, он соответственно экипировался: взял концертный фрак, который доедет с ним до самой Праги, лакированные эстрадные туфли, сборники собственных пьес и рассказов для публичного чтения, свои портреты для подарков поклонникам. Нам же, потомкам, Аверченко впоследствии предложил совсем другую версию событий: «Мой отъезд из Петербурга был вынужденно срочным, лихорадочно поспешным. Уезжая, я совал в большой чемодан первое, что попадалось под руку» [3, с. 294]. Вряд ли это было так. Однако самого главного писатель, действительно, не взял. Он позаботился только о тех вещах, что нужны будут на гастролях, а все остальное, багаж десяти петербургских лет — архив, библиотеку, личные вещи — поручил своей горничной. Все погибло. 
          Свои мысли и чаяния в момент отъезда Аверченко позднее описывал так:
         «Помните, как мы уезжали <…> из Петербурга, из Москвы?
          — Не можем вынести этого безобразия. Ну, да все равно — скоро этому конец. Сейчас вот сентябрь, уедем мы месяца на два, а там вернемся, а уж Рождество будем праздновать в Петербурге» [5, с. 179].
          Не пришлось. Ни вернуться, ни Рождество еще хоть раз справить в Петербурге.
          Свой старт ― отъезд из Петрограда ― Аверченко сравнивал с анекдотом о попугае, который заявил: «Ехать, так ехать!», видя, что кошка уже тащит его из клетки, и грустно добавлял, что с тех пор его жизнь «подчиняется этой короткой формуле: ехать, так ехать» [1, с. 50]. 
          Об этой формуле и элементах, ее составляющих, мы намерены подробно говорить в следующий раз. Еще немало мифов, связанных с этим периодом жизни писателя, ждут своего пристального исследователя. 

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ 

1. Аверченко Аркадий. Автобиография / Аркадий Аверченко. Русское лихолетье глазами «короля смеха». М.: Посев, 2011. С. 41 — 50.
2. Аверченко Аркадий. Безглазое, безротое лицо / Аркадий Аверченко. Русское лихолетье глазами «короля смеха». М.: Посев, 2011. С. 88 — 91. 
3. Аверченко Аркадий. Моя старая шкатулка / Аркадий Аверченко. Записки Простодушного. М.: Книга и бизнес, 1992. С. 294 — 297. 
4. Аверченко Аркадий. Приятельское письмо Ленину // Зарницы. № 15. 10.07.1921. С. 4 — 5. 
5. Аверченко Аркадий. Теперешняя жизнь Сычуговых / Аркадий Аверченко. Русское лихолетье глазами «короля смеха». М. : Посев, 2011. С. 177 — 179. 
6. Брешко-Брешковский Н. Н. А. Т. Аверченко. К десятилетию со дня смерти русского юмориста // Иллюстрированная Россия. № 13. 1935.
7. Бухов Аркадий. Что вспоминается // Эхо. № 70 (1449). 15.03.1925. 
8. Корнфельд М. Г. Воспоминания о журнале «Сатирикон». 1908–1931 // РГАЛИ. Ф. 1337 оп. 4 ед. хр. 11.
9. Левицкий Д. А. Жизнь и творческий путь Аркадия Аверченко. М.: Русский путь, 1999. 
10. РГАЛИ. Ф. 32 оп. 1 ед. хр. 176. 
11. РГАЛИ. Ф. 32 оп. 1 ед. хр. 177.
12. Arkadij Averčenko. Úvahy o svobodě, rovnosti a bratrství / Arkadij Averčenko. Tucet nožů do zad revoluce. Praha: J. Svátek Praha II., 1925. С. 25 — 30.